Роман Евгения Гущина написан довольно давно (он и в набор-то сдан три года назад) и изобилует такими персонажами и деталями, которые в глазах иных сегодняшних читателей сразу делают его безнадежно устарелым. Фигурально выражаясь, тут «в интерьере» еще висит портрет генсека, а не российского президента, и герой книги, журналист Иван Сидельников, аттестует себя «бойцом партии нового мышления». Одним словом, если этот персонаж, по завистливому выражению его сослуживца, «к перестройке подгадал», то сам роман «подгадал» к существенно иной фазе нашей общей судьбы.

Впрочем, главная тема книги и ситуация, в ней изображенная, в прошлое отнюдь не ушла, поскольку речь идет о хищническом отношении к природе, в данном конкретном случае к богатству алтайской тайги — кедру.

«Однажды нашел место на полянке — мухоморы кедр обступили. Ровным таким кругом, будто кто нарочно насадил их. В середке трава жухлая, заморенная, по виду вытоптанная… Отцу сказал, а он говорит, если ведьмин круг дерево окружил, не жить этому дереву, грибы подточат его, убьют».

Так — словами таежного охотника Карманова — проясняется смысл названия книги, направленной, разумеется, не против мухоморов, а против преследующих свои корыстные интересы ведомств, учреждений, ученых (таких, которым тот же Карманов отказывает в этом высоком имени, именуя их «научниками»).

Случайно вновь попавший в края своего детства недавний афганец Сидельников, по собственному определению, «включается в борьбу» с теми, кто беззастенчиво вырубает редчайшие кедровые массивы и кто от имени науки благословляет и оправдывает это.

И, казалось бы, мы должны испытывать только симпатию к этому герою, его друзьям и союзникам, которые в самом конце повествования решаются на отчаянную, связанную с угрозой коллективного самоубийства, акцию, чтобы помешать варварским порубкам. Однако читатель вправе переадресовать автору слова, которые однажды услышал его герой: «Что ты мне доказываешь прописные истины. Я это знаю много лет».

Рассказывая, как Иван пишет статью в защиту кедра, Евгений Гущин сообщает: «Он был доволен собой. Материал складывался, и, кажется, неплохо… мысли наплывали безостановочно. Слова находились убедительные, горячие». «Ваша статья очень глубока и страстна», — говорится и в полученном Иваном письме от любимой женщины. Всему этому, однако, приходится верить на слово. Что же касается собственно авторского текста, то применительно к нему подобные оценки были бы чрезвычайно завышенными.

Евгений Гущин, увы, не первый литератор, ослепленный достоинствами, часто мифическими, своих любимых персонажей и расхваливающий их и сам, и устами других героев.

«Такие, как твой дед и ты, — ударные люди. Двигатели общества». Не в том совсем беда, что эту похвальную аттестацию дает Ивану крупный партийный работник (что, вероятно, ныне кто-нибудь не преминет вменить в вину писателю), а в том, что подобные характеристики давным-давно приелись читателям, вызывая в памяти самые разные персонажи, которым расточались подобные комплименты, начиная едва ли не с печально знаменитого «кавалера Золотой звезды» из одноименного романа Семена Бабаевского. И если сам сюжетный «поворот», когда журналист, отправляющийся на задание, обнаруживает, что «нет, ребята, все не так, все не так, ребята», как представлялось ему в редакции, эксплуатируется нашей литературой, по моим воспоминаниям, с первых «оттепельных» лет, то многие повадки Ивана Сидельникова — например, склонность к высокопарным речам, то и дело сбивающимся на декламацию (вспомним хотя бы про того же «бойца партии нового мышления»), еще более древнего происхождения: «Ну, здравствуй, родина. Родина деда Никона и моя тоже, — проговорил он задумчиво, разглядывая (из окна гостиницы. — А.Т.) с живым любопытством приземистые дома лесокомбинатовского поселка… — До свидания, волшебное озеро, — заговорил Иван тихо и проникновенно, словно читая стихи. — Чистое, глубокое, таинственное. Я тебя не забуду. Не забуду эту ночь».