Это он произносит свое кредо: «Люблю злых, колючих. Наверное, потому, что сам такой», «Надо уметь цапаться за свою идею».
Но в состоянии озлобленности можно напутать, обознаться, не увидеть нравственные последствия своих поступков.
Категоричность Рытова в суждениях, убежденность в том, что его правда — вся правда, оказывается враждебной самой жизни.
«Она одна, правда... Она не может в одном каком-то месте собраться. Она везде есть. Вот как солнышко светит, его лучи всюду попадают, все живет этим счетом.
Всякая лесная тварь, даже малые букашки. В самое что ни есть глухое ущелье и то солнышко заглядывает. Даже сюда, ко мне, и то попадает, ненадолго, а попадает, чтобы увидел его и обрадовался. И когда кто говорит, что вся правда у него находится, то это уже и есть неправда, несправедливость. Потому что она шибко большая, чтобы одними руками удержать... Сила и правда не одно и то же. Силе всегда кажется, что правда на ее стороне. Ей и самой так кажется, и другим она приказывает так верить. А кто не верит, так того пинком по одному месту...»
Нет, не может быть доступна вся правда одному человеку, не может он считать себя единственным и непререкаемым ее обладателем. Иван Рытов, поступая по законам только своей справедливости (а она-то тоже оказывается избирательной!), ошибается, думая, что только она и соответствует истинной и необходимой правде дела.
Авторская мысль здесь серьезна и глубока. Жизнь оказывается сложнее некоторых представлений о ней. Человек тоже. Не случайно писатель доверяет именно Клубкову по-своему знаменательные слова: «Это целая жизнь — человек». За этой мыслью и стоит целая жизнь, стоят приобретения и потери, стоит надежда на будущее...
Нереализованная человечность оборачивается против самого Ивана Рытова. Писатель доводит повествование до большого художественного напряжения, стремясь показать, как жестоко может сложиться судьба человека, который сам в свою очередь нетерпим по отношению к другим людям. Правда, принципиальность и человечность неразъединимы!
Писатель заставляет читателя задуматься над тем, каков нравственный смысл случившегося с Рытовым. Во всем ли он был прав в отношении к Клубкову да и к людям вообще? И если прав, то почему тогда распадаются связи с людьми, почему сдвинулось что-то в душе и мучает...
И здесь образ набирает новую силу, поворачивается новыми гранями, внутренне драматизируется, становится еще более многоплановым художественно и убедительным. Если раньше Иван Рытов не тревожил себя мыслью о том, какой он, не задумывался над нравственными последствиями своих поступков и слов, то после принципиально важного для всей художественной атмосферы романа спора с Клубковым Рытова начинают одолевать сомнения: «Злой... А может, со стороны виднее? Может, и на самом деле озлился он на всех и вся?
...Неужели на самом деле рассеяна она (правда — В. Г.) как солнце повсюду? И по правой стороне и даже по левой. Не знаю, не знаю... Первый раз в жизни не знаю». Такое «незнание» говорит о внутренних сдвигах в душе, о новом художественном качестве эволюции персонажа.
Художник именно тогда художник, когда показывает не плакатность, однослойность характера, а его многозначность. Е. Гущин, по-моему, умеет увидеть, что иногда и «стерильная» правильность оборачивается против самой себя.
Но наибольшей удачей писателя, несомненно, является образ Клубкова. Со страниц романа встает сложный, неоднозначный характер. Судьба героя складывается поистине драматично. Причем как всякий настоящий художник Е. Гущин любит своего героя, т. е. понимает его изнутри, в то же время, разумеется, не идеализирует его.
Клубков — не алчный браконьер, не похож он на тех плакатных злодеев, над которыми иронизирует автор: «Воображение услужливо нарисовало то, что не мог увидеть сквозь тьму: идет к его кедру браконьер — низкий корявый мужик в кирзовых сапогах, стеганой телогрейке и зимней шапке. Он небрит. Бритым браконьера Артем представить не мог. На всех плакатах, которые ему довелось видеть, браконьер — молод, стар ли — с недельной щетиной на красноносом лице».