Поляк назвал цену.

- Кому правите? - спросил Женя, кивнув в сторону изрядно помятой державной «Волги». Поляк показал глазами в небо и улыбнулся.

Это была святая правда и в нее пробивался луч надежды: сейчас он пустой, значит, время пройдет и снова наполнится душа общения, дружбой, любовью, мир пуст только сейчас, и это пока неизбежно. Я ничего не ответил ему, да он и не ждал ответа. Просто он переживал горе вместе со мной - качество настоящего писателя и человека, обладающего способностью влезть в шкуру другого человека и пережить все, что послано ему судьбой, вместе с ним.

Начинали почти всегда с Фатьянова - «Давно мы дома не были». Следом шли старинные романсы, русские народные песни, арии из опер. Женя знал оперную классику досконально и всегда отмечал с удовлетворением мои паузы в местах, где работал оркестр - воображаемый нами, конечно. Мы вместе эти паузы отслеживали. Особенно Женя любил речитатив и романс Дубровского - «Итак, все кончено...» Слушал, переживая каждую музыкальную фразу, и, я думаю, представлял всю сцену в лицах и картинах. Любил и сам спеть. «Вьюн над водой», «Ах, то не вечер...» Пел, вкладывая в песню всю душу, и пеньем своим увлекал, затягивал в песенную драму.

Горн экзаменовал меня: «Каватину Фауста знаешь?» - «Знаю». - «Можешь?»

- Какое чувствую волненье, - начинал я с речитатива и пел до конца, верхнее «до» брал фальцетом, конечно. Женя слушал, время от времени задевая Виктора:

«Ну, что, съел?»

Столкнул однажды с оперных подмосток только Александр Родионов. Послушав мои теноровые порхания, спросил: «Арию Досифея из «Хованщины» - вот что спел бы, а?» - Увы, этого я не мог. Слушал, конечно, и не раз, но властительный инок на голос не ложился. Вот Иван Сусанин был по мне, да и гости гущинские его любили, и хозяин слушал всей душой. «Велят идти, повиноваться надо...» - грустное, лиричное, само выливалось. «Чуют правду» захватывало дух волчьим воем в середине монолога: «Мой смертный час...» «о», «е», «а» с такой голодной тоской изливали душу...

Забавно, что самый лучший комплимент я получил в Новосибирской гостинице, где мы, участники литературного семинара, собрались в одном номере и здорово распелись. Коридорная подошла к нашей двери, стукнула и попросила, дослушивая мое «Я встретил вас...» - «Ребята, хватит. Выключайте радио!»

Заказами не испытывал меня почти никогда только Гущин. Просто просил: «Спой, Володя!» Даже звонил иногда откуда-то и, услышав меня, просил: «Извини, Володя, спой что-нибудь! Прямо в телефон!» - «Да что спеть-то?» - растерянно вопрошал я. - «Спой, что захочешь...» Конечно же, я не отказывал другу, вслушивался в его настроение, вылавливал подходящее нечто и пел...

Позже, когда я познакомился с его фонотекой, широко включавшей симфоническую, камерную и оперную классику, романсовую лирику, - удивился почти полному совпадению интересов. Музыка нас связала. В первую очередь. Но не только она. Связывал интерес к людям, втягивающий в путешествия по краю с выступлениями - перед крестьянами в пору уборки урожая, перед военными - в мае (День пограничника) и феврале (День защитника Отечества). Мой генеральный Владимир Захаров моим отлучкам споспешествовал.

Правда, интерес к людям не затухал и в прописные дни. Бывало, воскресным утром проснемся с Людочкой на даче Гущина в Лосихе, а его уже нет. Мастерит что-нибудь или у кого-то из лосихинцев с беседой обретается. У женщин завтрак готов, а его все нет.

Далее...