Забегаю вперед. Надо вернуться...

В Иогач, к Солечевым, ездили мы охотно вчетвером - Гущины и Соколовы. Чаще на Жениной «Ниве», пару раз на моей «восьмерке». Однажды пожаловали под Новый год, сутками в запасе. Встреча радостная была, как всегда. Особенно Алексеевы лайки ликовали, наперебой подсовывая остроухие головы под ладони гостей.

На ужин Ляля Аглеевна подала маралятину с картошкой, капусту, огурчики. Ну и бутылку открыли, конечно. Разговор пошел о местах заповедных, об иогачских новостях. Посреди шумного разговора Женя улыбнулся и спросил, обращаясь к здешним, сидевшим кучно: «Спать-то спокойно будем или опять под Новый год пожар случится?» - «Да ну! Типун тебе на язык, Женя! Не каждый же Новый год нам гореть!» - «Как знать, как знать...» - возразил Женя. И оказался прав. Едва разоспались, шум по Иогачу пошел. Повскакивали и мы. «Горим!» - орал кто-то на улице. Быстро оделись, вышли. «Где горит?» - «Контора леспромхоза!» У конторы уже толпа стояла, расположившись амфитеатром. Собаки тоже сбежались. Сидели, подвернув хвосты, прядали ушами, смотрели в окна, за которыми плясали языки огня.

«В парткоме загорелось...» - сказал заспанный мужик, стоящий рядом с нами, почесывая в затылке. Кто-то из леспромхозовцев уже приволок лестницу, мужики устроили на ней очередь с ведрами, хлестали водой в окно, уже лишенное стекол. Минут через сорок только ядовитый дым чадил еще, подымаясь к звездному небу. В партийном святилище, охая и ругаясь, возились его хозяева.

Пожар объяснился просто. Парторг с одним из верных сардаров, вечером, достаточно поздним, под неотложную беседу опорожняли бутылек под нехитрую закуску, курили в два ствола, кидая окурки в урну, забитую неудавшимися бумагами...

В подпитии убрели по домам, а огонь - тут как тут...

В один из вечеров, при полной луне, Женя повез на своей «Ниве» в охотничью избушку. Ехали по таежной речке Пыже, как по асфальту, и вековые сосны прителецкой тайги сопровождали нас. Ехали, пока Пыжа позволяла. Когда по крутому своему характеру стала она непроезжей, «Ниву» Женя закрыл и оставил в тайге. Дальше пошли пешком, нагруженные гостинцами. Вел Женя, места эти зная. Мы шли следом, только Буров отставал, шутливо возмущаясь: «Сколько еще идти? Я устал, так много ходить не привык. Где эта избушка, в конце концов!»

Тесной и темной оказалась охотничья избушка, но там были друзья, горела плошка, взрыв радости встретил нас, и не припомню в жизни своей такого щедрого - при предельной простоте - и такого душевного пира.

Домой возвращались ночью. Мела поземка. Снежные заносы «Нива» одолевала легко. Свет фар открывал в ночи дорожное полотно. В салоне тепло. Женщины дремлют на заднем сидении. Я молчу, вспоминаю... Сосновый храм, заполненный спящим светом...

Вдруг на дороге, поперек встречной полосы, возникает в свете фар «Москвич», лица мужиков, его заполняющих, мрачноваты, напряжены. Неожиданно «Москвич» трогается и перегораживает нашу полосу... Возмущение мгновенно вспыхивает во мне вместе с готовностью к полемике, но Женя круто поворачивает на встречную полосу, выжимает педаль газа, пролетает мимо «Москвича» и гонит, гонит вперед, не сбавляя скорости.

- Пьяные, что ли? - себе под нос говорю я.

- Нет, Володя, трезвые.

Далее...