Шишков В. Я. (3 окт. 1873 – 6 марта 1945), инженер, писатель. Родился в городе Бежецке Тверской губернии в семье купца. Окончил Бежецкое городское училище и Вышневолоцкое училище кондукторов путей сообщения. В 1894-1915 служил в Томском округе путей сообщения, обследовал водные пути на реках Чарыше, Чулыме, Иртыше, Енисее. В 1909-1910 провел первое научное исследование реке Бии от Телецкого озера до города Бийска. На плане реки им нанесены глубины на различных удалениях от берега, фарватер, скорость течения, протоки, бомы, перевозы, пороги и даже отдельные камни, могущие помешать судоходству. В 1913-1914 возглавлял геологическую экспедицию, работавшую по изысканию оптимального варианта Чуйского тракта. За 20 лет работы в Сибири Шишков участвовал в 9 экспедициях, 8 экспедиций возглавлял сам. Результат его работы — сотни планов местности, выполненные цветной тушью на кальке, полный план реки Бии из 92 листов. Выдающийся русский, советский писатель, автор всемирно известных романов «Угрюм – река», «Емельян Пугачев», «Ватага» и т.д. В 1973 в связи со 100-летием со дня рождения ему был открыт памятник на Чуйском тракте, недалеко от с. Манжерок, а также имя его присвоено Алтайской краевой библиотеке.

Путешествие от Бийска до Муюты через с. Алтайское. 1914 г.

«В начале мая я выехал на Алтай, который так манил меня и с которым я был знаком ранее со стороны верхней Бии, Телецкого озера, Чулышманской долины и Катуни до Манжерока. Весна нонче поздняя, на пароходе холодно. Едва выбрались на Обь, снег повалил, засвистел ветер. Пассажиры ежились, кутались, во что придется и походили на осенних коченеющих мух. Неумолчно звонок звенел: пассажиры усердно “требовали”. Внизу, под нами, ревели песни, гармошка гавкала, кто-то трепака катал. В такую стужу поневоле плясать пойдешь. Переселенцы едут со всем скарбом: корытами, ушатами, сковородниками, горшками. Ведь умудряются люди за четыре тысячи верст в тайгу дрова тащить. И что за город Бийск? И какой там голова сидит? Что за бийские улицы, что за отвратительная, невообразимая грязь. Богатый, разжиревший на монгольских хлебах город, не может устроить себе сносных условий жизни. Улицы – сплошная топь, вонь, мерзость, азиатчина. Дороги мостятся щепой, навозом, дохлыми костями, опорками, пимами. На углу домишко ломают, куда мусор валить? На дорогу; куда печку валить? На дорогу, все втопчут в грязь. Это не улицы, а сплошные отвалы. И сколько ни составляй протоколов, протоколами дорогу не вымостишь. Надо по постным дням по всем улицам городского голову в телеге возить — авось одумается, авось догадается сделать заем да вымостить город. Граждане!! Если себя не жаль, пожалейте хоть извозчичьих бедных кляч. Я на одной улице видел лошадиную вверх копытом ногу. Неужто это кормилица-кобыленка живьем вхлюпалась в ваши, бийцы, провалы? Граждане! Вы принюхались и притерпелись, но ему человеку в вашем городе невыносимо. В середине мая я выехал на многогрешный и многострадальный Чуйский тракт. Погода чудная. В природе какое-то общее ликование: все залито солнцем, все в тепле тонет. В Нижне-Катунском Катунь широко разлилась. Вода мутная и холодная. На пароме много «дорожников» — ямщиков, идущих с товарами через Чуйский тракт в Кобдо. Груз на двуколках – в простой телеге по тракту, оказывается, трудно ехать, телега вконец может “замотать” лошаденку: подъемы крутые, повороты невозможные, грязь – путь трудный. Говорят разные ужасы о прошлой зиме, погубившей половину скота «в орде» – у теленгитов, калмыков, киргизов. Видимо, большая трагедия разыгралась прошлой зимой в холодных горах Алтая. Вот увидим. От Нижне-Катунского к Смоленскому местность чуть всхолмлена: сюда докатилась легкая волна Алтая. Сеют, боронят. Кто в четыре, кто в пять борон. Сторона лошадьми богатая. Кое-где березовые колки да мелкий реденький кустарник. Вот тут роща была, да вырубили. Одно дерево у часовни оставили… – говорит ямщик. – А где дрова берете? – В камню, в горах. Вдали еле видны зигзаги алтайских предгорий, охваченных дымкой, дали. Слева гора Бубырган царит. Кой-где по равнине стоят серо-желтые столбы дыма. – Это солому старую жгут, объедья. По пути колодезь с журавлем. – Из него весной ноне мужика вытащили убитого. Облез весь. Никто теперь воду не берет. Кажется, освящать хотят. Воду отольют до дна, песочку подсыплют и ладно. Чистенькая водица набежит. Дальше едем, крест стоит. – А тут ямщика одного кончили. Верстах в двух от Смоленского вырастает огромный плоский увал, и за ним тонут дали, даже Алтай наполовину скрылся, и только вершины его все еще маячат. Но лишь вы взберетесь на взлобок увала — сразу все всплывает вверх: и Алтай, и дали со столбами желтого дыма. А село как на ладони сделалось — «сразу поднесли его», — все в кудрявых деревьях, красивое издали, но обычное и своим назьмом, и неряшливостью улиц. …Алтай все надвигается и надвигается, идет на вас. Горы стыдливо закрыты голубыми фатами. Целомудрием от них веет издали, непорочной чистотой. Тройка ваша бежит вперед, а Алтай все ближе становится. Горы сбрасывают одну за другой воздушные пелены, прекрасную наготу свою открывают, чаруют вас, обещают, что-то сулят. Вблизи перед вами увал-гора. Изукрашена волей человека — все в коврах. Чернеет черными коврами, желтеет желтыми коврами, зеленеет лугами зелеными. За ней, дальше, на другой горе три дыма, три сизых столба плывут к небу. Табун гусей кружится. Над селом Точильным, на высоком увале, церковь с золотым крестом, а сбоку села стоит на карауле зеленым чумом сопка. Путь к Старой Белокурихе лежит. Картина красивая. Зеленый-зеленый бархатный увал, по которому бежит коричневая дорога. Справа лесок над речкой встал красно-желтым обрывом-стеной. А на верху, на свежей цветистой луговине, только что срубленная молодая часовенка, такая кокетливая, такая выкрутасистая. Плотники возле нее без шапок работают. Один из них все примеряется мужичьим своим, чутким к прекрасному глазом, куда бы еще приляпать хорошенькую, вроде петушка, штучку. Небо голубое. В небе белым бисером гуси кружатся. Горы отдельными сопками обходят вас, ловко заходят в тыл и с боков, и вы чувствуете, что незаметно, с каждым шагом попадаете все крепче в сладкий плен Алтая. Алтай идет на вас. …Алтайское — большое торговое село. Больше 5 тысяч жителей. Каменные торговые помещения. Большой магазин Фирсова, бийского купца. Приказчики в воротничках и манжетах, кассирша в модной прическе — все на городской лад. Как раз базарный день был. Народу множество. По дорогам все подъезжают и подъезжают. Народ рослый, краснощекий, широкий в кости. По главной улице на некоторых домах и лачугах самодельные вывески: здесь пимокат живет, тут слесарь, там сапожник. На одной вывеске надписи нет, на ней нарисована палитра, большой бильярд и к нему привязана маленькая лошаденка. Вот и разгадай этот ребус. …От Алтайского к Черге дорога все время идет в Узкой долине. Горы со всех сторон встали. Издали, кажется, что нет пути вперед, что ямщик с дороги сбился, не туда несут кони. Кругом горы. Куда ж пойдет дорога? Она нырнула вниз и стелется по дну долины возле самой речки. Речка играет, весной воды много, быстро струится навстречу нам. По пути большое село Сараса, надвое разрозненное речкой. Милое весной село. Сплошной черемуховый сад. Белыми пушистыми гроздьями цветет черемуха. Бледно-розовыми бутонами цветут в садах дикие яблони. Ароматом пропитан воздух. Во дворах лачуг и избушек зеленые луговинки. Сараса шумит, свежая и прозрачная. – А это бахчи в полугоре на солнцепеке-то, – говорит ямщик. Следующее селение – Нижний Комар. – Церковь есть у вас? – Нету. Молебен есть. Молебен — это изба во дворике, на двух столбах маленькие колокола, а огромный могильный крест стоит прислоненный к стене “молебна”. Сам “молебен” без креста. Далее Комарский перевал начинается, крутой, нелепый, трудный для лошадей. С перевала открывается широкий горный ландшафт. Мимолетный летний дождь прошел. И вновь заблистало солнце. Жарко. Где-то гром прогудел. Попадаются разбитые грозой лиственницы. Ямщик говорит: – И людей убивает: как-то сразу троих у нас убило — брата да двух сестер. Ямщик словоохотлив: – А то, лонись, я и сам попал в переплет. Только это я приехал в Муэту на земскую, а туча синим-синя накатилась из-за гор. Молния как стегнет, гром как треснет, я и присел, огромило. Коренник на колени пал, а пристяжки как подхватят его да попрут: изгородь порешили да и лес как начали чесать. Очухался я – гляжу: баба на дворе в луже валяется, потом гляжу – подыматься стала, поднялась да к стене, оперлась о стену, стоит, плачет, из ума ее вышибло. Оказалось, что телеграфный столб рядышком с земской в щепы разразило, в мелкую мочалу измочалить могло. С тех пор побаиваться начал. – Говорят, кого громом убьет, душа в рай попадет? – Ну, этого мы не знаем. Ни чох, ни мох. А как здесь ежели хорошо, нам и раю не надо. Оттоль никто не приходил, с роду-родясь. Поди, ничего и нет там; как, по-твоему? Черга. Бывшее дачное, ныне опальное село. Все в горах, зеленых лесистых. Крестьяне скучают по дачникам: – Это она все наделала, барыня одна из Томскова, дохтурша. Дачу здесь выстроила, а дачу-то ее позалонись сожгли какие-то варнаки. Она и разобиделась, да и стала наговаривать на Чергу; и воздух-то здесь тяжелый, и назьму-то много. Так всех и отвадила. А промежду прочим, у нас воздух подходящий: эн мы каки все икряные. – Так никто и не приезжает к вам? – Вот второе лето никого нет. Подымаюсь на гору по откосу речки Черги. Навстречу старик идет, две четверти водки несет. – Это кому, дедушка, зелье-то несешь? Себя, что ли, травить хочешь? – Нет. А это Степан Назарыч в компанстве гуляет, второй день пьют. Нук, ему. В Черге последняя монополька. Дальше нет. Возле нее уйма народу, как утром в городе, стоят длинным хвостом. – Это почему такая бойкая торговля? – А ишь, скоро троица. Вот и бьются хрещеные, как у улья пчелы. Едем дальше. При дороге оседланный конь стоит, а возле него, на луговине: что-то блестит шарообразное. Это оказывается — плешивая голова старого дедушки на солнце играет. Лежит старик на траве, сладко спит, и бутылка торчит из кармана. – Пусть его спит со Христом, – говорит ямщик, молодой, ласковый бородатый дядя, – это наш муютинский. Все горюет, сердяга: старуха у него померла недавно. Вот и остался он один, как перст. С горя пить начал. А вином нешто горе зальешь? Я его вчера из речки вытащил пьяного, чуть не захлебался. Опоздай я малость – утонул бы. Ехал из Черги, за водкой ездил, да дорогой-то все и пробовал, а как стал брод переезжать, и чебурахнулся в воду: видно, спал на коне-то. …Горы вы, горы Алтайские! Кто разукрасил вас цветами и травами в ваш весенний медовый месяц май! Зеленые, зеленые крутые горы. Скалы выступают, шершавые. Одна, другая терраса перед горами. А в ущельях, среди зеленых кустов, разбросаны розовые букеты маральника. Вот они окружили, как школьники любимую учительницу, как дети мать, только что зазеленевшую молодую лиственницу; там унизали подножие скатившегося с кручи обломка скалы; там розовой дорожкой стегнули к самому верху сопки. Нет, это не человек украсил розами склоны гор и их лесистые ущелья. А бордюры желтой акации, а бутоны огоньков, синие ирисы, марьины коренья? Не белый ли ангел по зорям утренним слетает с белых вершин снегов в долины и рукою райскою украшает склоны гор? В кустах боярки и акации, среди зарослей тальника и черемухи, что кудрявой стеной встали по берегам речек, звоном звенит птичья многоголосная песня. И откуда их столько набралось, этих порхающих цветов Алтая? А на полях, в густых, горных травах, ютится во множестве прелестный голосистый жаворонок. Что за милая, радующая душу птичка: вьется и вьется над своим гнездом, над желторотыми птенцами своими, и все поет, и все поет, и молится, и плачет. Святая птица, безгрешная. Нет ни к чему в ее сердце зла, одна любовь, один гимн радости бытия, один восторг. Безгрешное творенье, солнцево дитя. Село Муюта. Тут «Русь» помаленьку кончается и начинается царство инородцев, «орды». Если вы где-нибудь в Онгудае или Кош-Агаче, за сотни верст отсюда, спросите: – А где бы мне сухарей заказать? А где бы мне достать рабочих лошадей, купить картошки? Вам ответ: – Это надо «в Руси» покупать, в Алтайском, например. Вы невольно улыбаетесь и спрашиваете: – А здесь что же? – Здесь орда. Тут этого такого ничего не найдешь, чтобы, например, зелени али овощу. Ну, ладно. Заглянем в «орду».

(Шишков В. Я. Чуйские были, Барнаул, Алтайское книж. изд-во, 1986).